Ну, не держатся деньги и богатство у русских людей в деревне. После развала колхозов деревня забедовала совсем. Состоятельным человеком считается здесь человек, имеющий какой-никакой постоянный доход – пенсию, зарплату учителя, или секретаря, или ветеринара, землемера, шофера. Деньги эти не превосходят 100 долларов. Концы с концами сводит кто как может. Безусловно, выручают огород и домашние животные – верные друзья крестьянина. Летом - молоко, яйца, творог, овощи можно продать дачникам – ленинградцам и москвичам, скупившим все свободные дома в округе. Грибы и ягоды сдать заготовителям. Излишек мяса продать на рынке, сдать в магазин. А зимой – живи тем, что запас летом и осенью. Если нет у тебя денег на сахар и чай, то совсем плохо. Выручает сплоченность и взаимовыручка русских людей, мир всегда поможет человеку в нужде, сосед поможет соседу.

Есть, правда, продукт, на приобретение которого деньги найдутся всегда – одно слово: водка. Как зацепит кого-нибудь – и понеслось; все заначки выгребаются до дна, пропивается вся скотина, картошка из погреба, дрова, да и все остальное – вплоть до обоев на стенах дома. Беда, одним словом, бедность, нищета. Малолетние дети запросто ругаются матом, совершенно не чувствуя осуждения взрослых. Мат в деревне - общеупотребительный сленг, который понимают все, вплоть до коровы.

Бедность – плохо, однако богатство – еще хуже. Тем паче богатство нечаянное, нежданное. Это либо выигрыш в игровые автоматы, выходное пособие контрактника (приличная сумма для деревни, между прочим), наследство, неожиданно свалившееся на не подозревающего об этом крестьянина. Радость, конечно, но радость общая, поскольку событие отмечает вся деревня, дружно бросив работу. После минимум недельной пьянки, когда иссякают последние капли самогона и последние следы «богатства», деревня приходит еще три дня в норму, стреляя друг у друга на опохмелку.

Рассказывают страшную байку про фуру с водкой, перевернувшуюся будто на трассе, не доезжая Опочки. Пока шофера искали подмогу, от водки – импортных бутылок с изображением Гришки Распутина – остался только ветер, качавший туда-сюда выломанные двери фуры.

Излишне комментировать последствия: три окрестные деревни гульванили в течение месяца, напрочь сорвав выполнение квартального плана и в колхозе (одном из немногих сохранившихся), и на торфозаводе, и в лесхозе… Трезвыми оставались только трое – руководители хозяйств, исправно приходившие в опустевшие конторы.

Коля Кондрашин – мой сосед через дом – был как все: ничего себе мáлец – человек мужеска пола, проживающий в Псковской губернии. Нрава он веселого и компанейского, издалека всегда приветствует меня на улице, широко и искренне улыбаясь остатками своих прокуренных зубов. Прозвище у него «Всегда готов». Если на какое-нибудь дело у тебя нет сподвижника – то Коля – вот он – согласится непременно (конечно, если только не Кремль взорвать). Дружит искренне и радостно, всем немногим, что имеет, готов поделиться, подсказать что-нибудь, помочь и словом, и делом. Всем бы хорош мужик, да одна беда – запойный он. Для деревни даже естественно пьющий мужик. Особенно повально эта зараза расползлась по Псковщине после массового Ельцинского развала колхозов, когда неоткуда стало брать кредиты, воровать комбикорм и запчасти к тракторам и полуторкам.

Коле после ликвидации Любиновского колхоза досталась часть теплицы, где он работал истопником. Извлечь богатство из своего пая Коля не успел, поскольку в первую же зиму обрушилась бóльшая часть крыши, а восстанавливать не на что. Так и стоит по сей день развалина Колиной теплицы как памятник, постепенно зарастая люпином.

Пересев на личное хозяйство, Кондрашины долгое время дружно выживали, не жаловались. А Коля пил периодически по привычке «от отсутствия карьерного роста», как нередко говаривал он, отвечая на мой праздный вопрос. Дети Коли, несмотря на тяжелую наследственность отца, получились на удивление смышленые, здоровые и работящие. Тянули Кондрашины всей семьей, включая малолетнего Андрюху, - дружно, не гнушаясь никакой работы. Одолевали сезон за сезоном, год за годом. Усердие Кондрашина в рыбной ловле превосходило все границы разумного. Своей наметкой с самой маленькой ячеей он выгребал из речки все живое, вплоть до личинок стрекоз. После Коли не клевали в речке даже вездесущие ерши и пескари.

«Оставь речку в покое, - говорю я ему, - она через год отблагодарит тебя». «А что я буду жрать - этих вот, – Коля показывает на соломенные головы своих детишек, - кормить». Подхожу к младшему -  как зовут, спрашиваю. Отерев грязным кулачишкой непрошенную соплю, солидно отвечает: «Рюша Нашин» (Андрюша Кондрашин). Ничего тут не скажешь – диагноз. Угостив Рюшу шоколадкой и ссудив Коле 50 рублей на опохмелку, ухожу восвояси.

Назавтра иду за грибами мимо картофельного поля Кондрашиных. Из ботвы не съеденной еще личинками колорадского жука картошки торчат пятые точки дружного семейства Коли. Картошка у них вызревает самая первая в деревне. Слава богу, думаю себе – речку в покое оставит. Грибов я всегда набираю много, проходя мимо – делюсь с Колиным семейством. Грибы для меня – забава, а им - подмога.

Опять запил Коля – продав москвичу-дачнику мешок молодой картошки, в очередной раз «сорвался с резьбы». «Вот беда у нас», - говорит мне, пряча глаза, Наталья, жена его. Из глаз старшей его – Светки – плещет такое горе и стыд, что словами не передать (любит она своего батю и жалеет). Так периодически Коля западает раз в неделю до холодов.

Видел я из окна своего дома, как он, не получив от моей соседки Анны очередную бутылку водки, пошатываясь, вышел через сад на дорогу и развалился поперек. Куражась, он катался туда-сюда по асфальту, через тело его сизого цвета (одет он был в китайские треники и майку) с шорохом переметала ранняя ноябрьская поземка.

При всем при том я не помню, чтобы Коля болел.  «Никакая хворь меня не берет», - говорил он, с утра после попойки выходя на сенокос или «в рыбу». Наконец, повезло многострадальному семейству Кондрашиных – Коля устроился на постоянную работу (удача для деревни неслыханная) в горкомхоз – пильщиком. Пьет теперь редко – за работу держится. Видеть его можно: в рабочие дни он садится на первый и последний Нестюгинский автобус, проходящий через нашу деревню. Узнать его тоже легко – типичный работяга веселого нрава в ватнике и кирзовых сапогах. Лицо его цвета карминно-бурого, всегда улыбается хорошему человеку мелкой сеткой белых морщинок.

Повстречаете его – передавайте от меня привет (он меня хорошо помнит).